41.
 
            Шестнадцатого января, впервые после долгого перерыва, над верхушками мачт раскинулось голубое, безоблачное небо. Солнце вышло из-за горизонта на пути яхты, расстелив на волнах ослепительно яркую дорожку бликов. Подходя к
ней, волны показывали бутылочно-зеленое нутро и прятались за множеством солнечных отражений. В вантах начинало посвистывать, но ветер был попутным и поэтому почти не замечался. Никому не сиделось внутри, все повылезали наверх. На воде уже появились полосы белой пены, но палуба все еще оставалась сухой.
            Хорошего не бывает много. Идиллии долго не длятся. Наступившей ночью пришлось столкнуться с огромной, неизвестно откуда взявшейся волной. Я был единственным, кто ее увидел, вернее, прочувствовал на собственной шкуре, на долю остальных достались только последствия. Ночь, тьма кромешная, я на палубе один, и тут вдруг рев утробный со зверским шипением перемешанный. Единственное, что можно было предпринять в такой ситуации, это упереться покрепче ногами, расклиниваясь в кокпите, и ухватить румпель в обе руки. Пристегнуться страховочным поясом я уже не успевал. Слава, сидя внутри у штурманского стола на ящике с консервами, ожидал своей очереди выходить к рулю. Когда волна на палубу обрушилась, его просто-напросто оттуда вытряхнуло и швырнуло к трапу. Поднявшись на ноги, Черкес тут же высунулся в люк, но, увидев меня на месте, спрашивать ничего не стал.
           
            На следующий день шторм набрал свою настоящую силу. Ночью лопнул по шву стаксель. Толя заметил дыру только тогда, когда через нее стали видны звезды. Они с Андреем убрали парус очень аккуратно, не дав ему ни разу хлопнуть. Благодаря этому, повреждения были не слишком велики. За руль пришлось усадить капитана, разбудив его по такому случаю. Дальше все пошло кувырком.
            Толина вахта подходила к концу, моя была уже одета и готова к выходу. Не дожидаясь времени, мы по одному повылезали на палубу. Андрея вовсю полоскало на носу, он возился там с узлами на коротких веревочках, нашитых на передней шкаторине стакселя вместо не присутствовавших там никогда карабинов. Кому понравится, когда его купают в холодной воде достаточно долго? Когда купают зря, обидно вдвойне. На полном курсе достаточно привестись совсем немного, чтобы обычный душ из мелких брызг превратился в водопад. Марков несколько раз кричал оттуда, требуя увалиться до самого полного курса. Окоченевшими руками мокрые узлы быстро не поразвязываешь.
            Слава начал перебирать стаксель-шкот, не видя в темноте, что он захлестнулся за гик грота. Я затолкнул Саньку на кормовую банку, проверил, как он пристегнулся страховочным поясом и занялся вторым шкотом. До Немирова, наконец, дошли Андреевы вопли и он увалился, сделав это, однако, слишком резко. Когда ветер дует в корму, все надо делать с особой тонкостью и осторожностью. Если бы выдержала оттяжка, которой грот страховался от перебрасывания с борта на борт, может, все и обошлось бы, но она не выдержала — лопнул массивный, но не слишком прочный польский карабин. Со страшным хлопком, за какую-то долю секунды, парус перелетел на правый борт. Слава вовремя успел бросить стаксель-шкот. Гик рванул эту снасть за собой, мгновенно втянув в блок всю слабину. Страшно подумать, что может произойти с рукой или ногой, попавшей в такой момент в петлю шкота. Именно от подобных ситуаций мы старались держать Саньку подальше. На этом ситуация себя исчерпала, не оставив после себя никаких особенных последствий, кроме основательно рассерженного Андрея. После такой купели перед сном не надо даже зубы чистить.
 
            Утром брат разбудил нас сообщением, что всех к  завтраку ожидает увеличенная порция рисовой каши. Отсутствием аппетита мы в то время не страдали, а после предыдущей нервной и тяжелой работы он у нас достиг невероятных размеров. Это известие и солнце, вовсю светившее в палубные иллюминаторы, привело нас в отличное расположение духа. Еще больше обрадовал семиузловый ход “Икара” и полномерный грот на мачте. Никакого чуда в этом не было, если бы все зависело только от капитана, мы бы уже давно шли под зарифленным штормовым. Но при таком ветре прижатый к вантам грот можно было повредить при уборке, только поэтому он и остался на мачте.
            Перед обедом ветер зашел к югу. Это никак не отразилось на скорости, но на палубе стало мокро. Две системы волн накладывались друг на друга, появились вздыбливавшиеся обрушивающиеся волны, выделявшиеся своими размерами. Четыре из них завернули свои гребни в кокпит еще до конца нашей вахты. Вполне достаточно чтобы на нас не осталось сухой нитки.
            Все уже собрались за обеденным столом, когда стаксель, оторвавшись от фала, пополз вниз по штагу. Ходовой конец фала с расцепившимся карабином остался на самом верху. Стащить его можно было только туда забравшись, что, в такую погоду, делать было рискованно. Маленький стаксель вполне помещался на низкий штаг, и с тем фалом все было в порядке. Вот и взялись его ставить. Сама по себе операция была крайне несложной, но руль опять попал в руки капитану, который в полном соответствии с книжной теорией попытался привестись к приближающейся волне, чего с такой большой ни в коем случае нельзя было делать. Прокатившаяся по палубе гора воды чуть не смыла за борт Володю, Андрея и меня. Похоже было на то, что нам придется к этому привыкнуть.