В конце шестидесятых я закончил среднюю школу. Аттестат с отличием внушил мне надежды преувеличенные, и потому подготовка к вступительным экзаменам в мединститут свелась к легкому повторению профильной химии. Результат был вполне предсказуем. Получив по означенному предмету неожиданную четверку, я встал перед необходимостью сдачи и прочих экзаменов и, недобрав баллов, в итоге оказался за бортом научного корабля.
Родители восприняли этот афронт спокойно. Армия мне по слабости слуха не грозила, и все произошедшее воспринималось ими как досадная случайность. На семейном совете решено было отправить неудачливого абитуриента к деду, который проживал вместе с бабушкой в небольшом районном городке Энске, близ Тамбова, где вот уже более 30 лет заведовал хирургическим отделением тамошней больницы. Родители рассчитывали на то, что он оформит меня к себе на работу, дабы я целый год не болтался без дела, а заодно и присмотрит за моими подготовительными занятиями. Решение это было принято из тех соображений, что в нашем селе работа по медицинскому профилю мне не светила, да и друзей у меня здесь было «слишком много» (отвлекать будут). С другой стороны, по рассуждениям предков, дед Коля, как человек суровый и педантичный, расслабляться излишне мне не позволит. Все дело, правда, могла испортить бабушка Маша, которая безумно любила меня, имея склонность все проступки и выходки мои немедля и густо замазывать и лакировать моими же достоинствами, действительными и воображаемыми. Но и здесь был расчет на деда, который не то чтобы держал бабушку в ежовых рукавицах, но при нем она всегда стушевывалась как-то и старалась держаться в тени. Отнюдь не ради страха иудейскаго, но скорее от безграничного уважения и любви к своему мужу.
Итак, после месячного отдохновения, меня посадили в поезд и отправили в Энск. На прощанье, обняв меня, матушка немного всплакнула. Отец сантименты разводить не любил, а может просто стеснялся. Потрепав слегка мою шею и пожав руку, на прощанье он только буркнул:
-У деда не волынь. А это тебе. В течение года прочти обязательно, это — великая книга!
Развернув сверток, я обнаружил два толстенных фолианта, это был «Иосиф и его братья» Томаса Манна. По перелистывании обнаружилось, что пробелов в тексте очень и очень мало, что, как я давно уже убедился, грозило чтением «до треска во лбу», но оба тома покорно уложил все же вместе с прочими вещами. Отцу я доверял. Круг семейного чтения нашего обычно определял он и, надо отдать ей должное, литературной халтуры, всегда и везде столь распространенной и доступной, мы и в руки обычно не брали.
Старики наши жили сравнительно недалеко, — 7 часов на поезде до Тамбова, да полчаса на автобусе почти до их дома. Встретили меня как обычно. Надо сказать, что, рассчитывая на строгость деда по отношению ко мне, родители, мягко говоря, ошибались, в чем я, разумеется, не стал их разубеждать. Дед Коля строжился со мной лишь на людях, и в меру своих способностей мне оставалось лишь подыгрывать ему. Наедине же со мной суровая маска немедленно сбрасывалась, и мы общались, а раньше играли, как старые друзья, почти не ощущая разницы в возрасте. Я с детства мечтал стать таким как мой дед: эрудированным, лаконичным, авторитетным и всегда подтянутым на людях и, вместе с тем, раскованным, веселым и обаятельным в кругу друзей.
Была суббота. Вечером мы посидели за столом на веранде старого деревянного дома, с трех сторон окруженного яблоневым садом. Был мой любимый бабушкин пирог с рыбой и саго (кто теперь знает, что такое саго?) с приложением в виде графинчика с вишневой наливкой и обмена семейными новостями. Потом дед ушел спать, и мы с бабушкой, вдоволь наворковавшись за чаем, последовали за ним.
На следующий день за завтраком дед завел разговор о дальнейшем моем житии:
-Знаешь, Лешик, — сказал он, — твои родители правы в одном: целый год, изо дня в день только и делать, что корпеть над учебниками – это ж и рехнуться недолго! Договоримся так: определю я тебя, как человека пока еще в медицине невежественного, к себе в отделение санитаром. Работать будешь с 8 до 17, плюс в месяц 4 ночных дежурств, а суббота-воскресенье – выходные. По выходным дням, друг мой, и будешь ты предаваться ученым занятиям, но – не более 4 часов в день с перерывами. Ну а за месяц до окончания твоего «срока» я тебя уволю «по собственному желанию» и тогда уже будешь заниматься каждый день, если выдержишь.
Здесь бабушка робко молвила, что, дескать, может быть Лешеньку лучше не на ставку, а на полставки оформить, дите ведь еще, но дед, пропустив эту реплику мимо ушей, продолжал:
-Предупреждаю, работа тяжелая, грязная. Будешь мыть полы в отделении, перестилать постели тяжело больным, подкладывать под них судно и выносить его и так далее. И еще, это здесь я для тебя «деда», но на работе – Николай Васильевич и только, заруби себе на носу! И спрашивать с тебя, как заведующий отделением, я буду со всей строгостью. Ну что, согласен?
-Да согласен я, деда!.. С грязью-то и всем прочим я справлюсь, а вот с кровью как быть? Меня ведь от одного вида ее тошнить начинает и голова кружится.
-Ну, кровь – это дело десятое. Станет нехорошо, выйди на свежий воздух на несколько минут и назад. Проделаешь такое раз этак 5-6 и привыкнешь. Или, если уж, на худой конец, не будет у тебя такой возможности прерваться, то я тебе в первый же день флакончик с нашатырем и ватки комочек дам. Держи их всегда наготове в кармане халата, а как плохо станет, нюхни пару раз. К твоему сведению, будучи студентом, я тоже поначалу вида крови не выносил и с первых 4-5 операций, которые довелось видеть, убегал, голова сильно кружилась. А потом привык.
-Когда оформляться-то, — спросил я.
-А вот завтра же я тебя и оформлю. Утром встанем полседьмого, а к восьми пойдем на работу, — улыбнулся дед.
Так все оно и началось. На следующий день меня оформили на ставку санитара хирургического отделения, и начал я свою медицинскую карьеру. Работать поначалу было действительно тяжело, от вида крови и гноя, от одного только их запаха меня поначалу мутило нещадно, но затем, действительно, привык. Рабочий день проходил в постоянной беготне и тысяче дел, каждое из которых, как мне казалось поначалу, требовало немедленного и неукоснительного исполнения. Дед незаметно, но, вместе с тем, внимательно следил за мной, периодически недовольно кряхтя и покрикивая, но через месяц я уже ко всему привык, научился отличать главное от второстепенного, и появились у меня даже какие-то промежутки свободного времени. В течение первого месяца, за моей неопытностью, на ночные дежурства меня не ставили, но, в конце концов, пришло время дежурить и мне. Вот именно на том, первом моем дежурстве все и произошло.
Дежурство обещало быть спокойным, как с ходу объяснила мне моя напарница. Звали ее Света и работала она в отделении вот уже третий год после окончания медучилища. Света мне очень нравилась. Никогда и нигде позже не встречал я женщины столь открытой и непринужденной, столь заразительно веселой и жизнерадостной при всем том, что она была еще и умна, и обаятельна. Мы подружились уже при знакомстве, и я любил общаться с ней в свободные минуты, болтая о чем ни попадя.
Вечером после ужина Света накормила всех страждущих таблетками и вколола всем болящим утолительное. Потом мы обошли палаты и, убедившись в незыблемости порядка и покоя, вернулись на пост.
-Что теперь-то мне делать, Свет? – спросил я.
-Ты, Лешик, мусор вынеси и помой полы в процедурной, а потом в коридоре и в туалете. В палатах утром, перед сдачей смены, помоешь. После этого мы с тобой перекусим, и ты пойдешь баиньки часиков до трех утра. В три я тебя разбужу и сядешь караулить пост, а полседьмого, если раньше ничего не случится, меня поднимешь. Идет?
-Идет.
И я пошел выносить мусор и мыть полы. Покончив с делами и зайдя в комнату для медперсонала я развернул большущий промасленный сверток, который дала мне с собой бабушка. Она, как всегда, постаралась. Перед глазами моими предстали пяток котлет, хлеб к ним, пара бутербродов с салом и два соленых огурца. Есть не хотелось совершенно. Честно говоря, мне почему-то всегда больше нравилась (до сих пор тоскую) казенная еда: столовская и больничная, тюремной, слава Богу, я до сих пор не отведал; поэтому, взяв кастрюльку супа оставшегося после больничного обеда, я разогрел его на электроплитке, налил в миску и, покрошив туда бабушкину котлету, все это кое-как умял. Остатки хлеба, вытерев ими дно миски досуха, я отправил себе в рот и, поднимался уже из-за стола, чтобы позвать Свету, как вдруг, откуда ни возьмись, на дно посудины шлепнулся большой рыжий таракан. Я удивился и подумал, что надо не забыть сказать об этом деду. Он усатых терпеть не мог, полагая, что наличие тараканов в лечебном учреждении «есть первый признак низкой культуры и безответственности медперсонала». В нашем отделении, вообще говоря, тараканов я до сих пор не видел.
Таракан, между тем, после секундной задержки бодро побежал по дну миски. Бег совершался по кругу с периодическими попытками подъема на стенку посуды. Я сначала не понял, что сей сон значит, но потом сообразил, что дно-то я хлебом протер досуха, а стенки миски остались жирными, из-за чего объект моего наблюдения и не мог выбраться на волю. Поначалу хотел я вытряхнуть насекомое, но мерное круговое движение с периодическими потугами взобраться на стенку не прекращалось, и я подумал:
-Интересно, а на сколько же у него хватит сил бегать вот так?
И решил понаблюдать. Засекши время, я смотрел и смотрел на него, забыв обо всем, а он все бежал, бежал и бежал, не прекращая попыток и не снижая скорости. Вернула меня к действительности Света:
-Лешик! Ты чего расселся? Больше сорока минут уже тут сидишь. Я тоже кушать хочу!
Но тут взгляд ее наткнулся на миску с моим стайером и она в страхе схватилась за виски:
-Ой, ужас какой! Таракан!!! Откуда он взялся? Вот будет теперь нам выволочка от Николая Васильевича! Чего сам уставился-то? Возьми да выбрось в унитаз и смой обязательно!
-Свет, ты не волнуйся, видишь, он сам из миски выбраться не может и все бегает, бегает… Я уже вот, сейчас на часы посмотрю, 15 минут за ним наблюдаю, а он все по кругу, да по кругу! Интересно ведь, сколько он так сможет продержаться? Давай, оставим его в миске, как остановится, так я его и выброшу.
-Ну, хорошо, наблюдатель ты наш, — нервно хохотнула Света, — ладно уж, оставляй. Но только потом, ради Бога, выбросить не забудь! Нам этой пакости в отделении не надо. Откуда он взялся вообще?
-Да, скорее всего родственник какой-нибудь в сумке с передачей занес, а вот как он ко мне в миску попал, не видел. С потолка сиганул наверно.
Света настороженно посмотрела на потолок. Там было чисто.
-Ну ладно, ступай на пост, Лешик, а я сейчас перекушу, а потом сменю тебя.
Я развернул бабушкин тормосок:
-Свет, мне тут бабушка больно много всего наложила с собой, может доешь? Я половину съел и сыт как удав кроликом перекусивший.
-Да ладно тебе, Лешик — улыбнулась Света – у меня у самой навалом всего!
-Ну, смотри. Я тебе все же оставлю с гарантией, что все это мне придется или утром либо домой нести, что нежелательно, или кому-то из больных отдать.
-Ну, хорошо, оставляй, может и правда поклюю чего. А теперь иди на пост, я поем и сменимся.
-Только ты таракана не трогай, ладно? – и с этими словами я вышел.
Минут через 15 мы сменились. Войдя в комнату, первым делом я заглянул в миску. Таракан продолжал бегать по кругу. Достав из шкафчика подушку и шерстяное одеяло, выключив свет и улегшись на жесткую кушетку, я быстро заснул.
Света разбудила меня в половине четвертого:
-Вставай, соня, твоя очередь.
-Что мне на посту делать, Свет?
-Сиди там смирно и ничего не трогай, — рассмеялась она, — читай свою книжку или просто в окно смотри, но только не спи. Если что по твоей части, — утку там подсунуть или воды подать – это ты сам, а вот если кому-то плохо станет, срочно меня зови. Утром разбудишь меня в половине седьмого, только не позднее, понял!
-Понял, чего не понять.
С тем мы и расстались. Миску с тараканом и первый том «Иосифа» я взял с собой на пост. В коридоре, погруженном в полумрак стояла тишина. Изредка за моей спиной по дороге в туалет и обратно тихо шаркали одиночные больные. Я сидел за столом в ореоле уютного желтого света ночной лампы и медленно продирался сквозь длинные и запутанные периоды манновской речи, ясно сознавая, что эта книга, хоть она и великая, не по моему сегодняшнему разуму и, что созрею я для нее не ранее, чем лет через 10-15. Рядом с книгой, под лампой стояла миска. Таракан продолжал бегать по кругу, но теперь уже периодически останавливался и шевелил усами, как будто размышляя о чем-то.
-Интересно, а есть ли у таракана разум? – думал я. –Неужели у него все сводится только к инстинктам? Вот дед, как это ни странно, верит в Бога и говорит, что все, что Он создал – разумно. Год назад я спросил его:
-А войны, а болезни, а эпидемии, это — разумно?
На что получил неожиданный ответ:
-Это разумно… по своим последствиям, причем чаще отдаленным, нежели ближайшим. Если на войну смотреть просто как на войну, да еще и быть при этом одним из ее участников или жертв, то это, конечно, чистой воды безумие. Но, с другой стороны, если видеть в ней один из элементов Божьего Плана, то война предстает в виде досадной, тяжкой, но, тем не менее, необходимой ступенькой этого плана. Вот, например, мне часто приходится удалять желудки язвенникам. С точки зрения каждого «разумного» желудка – это безумие, но по моему разумению – это относительно разумно. Операция эта хоть и калечащая, но, тем не менее, безусловно необходимая, ибо если оставить все как есть, то больной неизбежно умрет до срока, ему отпущенного. Вот так и с людьми в целом. Каждый раз, когда они отклоняются или сильно зарываются в делах и помышлениях своих в сторону от пути, свыше им предначертанного, производится необходимая «операция» или, лучше сказать, «корректировка курса». По отношению к человеческому роду более эффективных и менее тяжких для него «поправок» у Господа видимо просто не имеется в наличии. И не возникай сразу же с дурацким вопросом о том, почему могут быть такие «отклонения» с нашей стороны, и не проще ли Богу, если Он всемогущ, изменить природу человека. Я по твоим глазам вижу, что ты уже готов его озвучить. Не ты первый таким вопросом задаешься. Божье всемогущество уже проявлено в том, что Он создал Вселенную и нас, предначертал нам свой План и не позволяет от него отклоняться. Абсолютное всемогущество — миф, созданный людьми. И, кстати говоря, почему бы тебе не задуматься над тем, что Он уже может быть изменяет нашу природу, но в силу медленности этих перемен мы их просто этого не замечаем? Пойми, что природу людей одномоментно можно улучшить, лишь изменив в одночасье и природу всей вселенной, а это невозможно даже для Бога. Он не волшебник в сказке, придуманной нами, и если в библии написано: «И сказал Бог: «Да будет свет»! И стал свет», то это всего лишь наивная и куцая человеческая метафора, но никак не развернутое описание процесса божественного творения.
Спорить с ним я тогда не стал. Дед смолоду увлекался философией и диалектикой владел блистательно. Горизонты его мышления представлялись мне поистине необозримыми, хотя совмещение веры с занятиями философией и хирургией выглядело довольно странно (сейчас, спустя много лет, я этого не нахожу).
-Аргументы деда были довольно убедительны, если конечно согласиться с тем, что Бог есть. А ну как нет Его, и нет никакого Плана? – думал я. –Но, все же, есть Бог или нет, у тараканов непременно должен быть разум. Как можно жить совсем без него, на одних рефлексах? Разум наверняка должен быть у всех живых существ. Просто все эти разумности несопоставимы между собой и не понимаемы друг другом, потому что каждая из них основана на разном видении мира, а, следовательно, и на различных, чуждых друг другу понятиях, да и объемы у них несравнимые, как и миры, которые они видят и осваивают…
А таракан все бегал. Остановки со временем делались все чаще и продолжительнее, но движение не прекращалось. В половине седьмого я разбудил Свету. Выйдя на пост, она с интересом заглянула в миску:
-Ну, как твой подопытный? Надо же ведь, все бегает еще! Ну, хватит его мучить. Иди, выброси.
Я встал из-за стола и понес миску с тараканом в туалет, на пороге которого неожиданно столкнулся с больным, выходящим мне навстречу. Миска вылетела у меня из рук, а таракан из миски. Он замер на секунду и… побежал по кругу! В изумлении я так и застыл с занесенной на него ногой. В не меньшем ошеломлении пребывал и больной, с которым я столкнулся. А таракан тем временем бодро бежал и бежал вдоль незримого бордюра своей внезапно расширившейся арены. Так продолжалось с полминуты, но затем, вдруг, бегун наш резко остановился, пошевелил усами и, несколько поразмыслив, как мне показалось, быстро юркнул в щель под ближайший плинтус. Я перевел дыхание и спросил своего соседа:
-Вы видели?
-Видел, согласился он, — а чего это он так, кругами-то бегал?
-Да так, — скромно вздохнул я, — дрессировал я его всю ночь.
-Делать Вам нечего, — хмыкнул больной, и мы разошлись.
Когда я рассказал об увиденном Свете, а потом деду, они мне не поверили. Дед только отчитал меня за то, что я вовремя не раздавил насекомое. А я не жалею. Таракан дал мне наглядный урок на всю оставшуюся жизнь, но тогда я этого еще не понимал.
С тех пор прошло много лет. На следующий год я поступил в мединститут и, окончив его, приехал по распределению в Энск, где и работаю до сих пор в том же отделении той же больницы, где когда-то был санитаром. Сегодня мне ненамного больше, чем было моему деду в те времена. И тяну я ту же лямку заведующего отделением. Жизнь прошла, хотя прощаться с ней пока еще рано.
-И что же я видел в ней, в этой жизни? – спрашиваю я себя иногда. –Круги, — отвечаю себе, поразмыслив, — одни сплошные круги! Дом – работа, работа – дом. А на работе? – Ежедневные обходы, операции и перевязки, экстренные вызовы по ночам и в выходные, заполнение историй, консультации, регулярные визиты к нашему бурбону, которые ничем хорошим, как правило, не заканчиваются, уже одно то в радость, если не наорет под руку. А неизбежные, почти еженедельные походы в морг, где единственное светлое пятно наш патологоанатом при условии, что он не слишком «под шофе»? А тягостные объяснения с рыдающими родственниками до и после этого действа? А хозяйственные вопросы, решать которые почему-то должен именно я? И так изо дня в день, из года в год, одно и то же: круги, круги, круги!.. И разве не подобны мы, все, кто честно трудится, тому самому таракану, — думаю я, — и не бегает ли каждый из нас по дну своей посудины, не в силах выбраться из нее? Жизнь вытряхивает нас оттуда: либо досрочно на тот свет, либо в срок на пенсию. Глядя со стороны, можно подумать, что пенсионер получает вроде свободу: беги, мол, куда хочешь. Но это не так. Просто из старой тарелки он попадает в новую, более узкую, диаметр дна которой пропорционален размерам пенсии. Нет, уж лучше до конца оставаться в первой миске, ибо не дано тебе спасительного плинтуса при жизни! — думаю я. — Да что я? Не есть ли Божий План, о котором говорил мне когда-то мой дед, та же самая миска для всех людей в целом? И не оттого ли столь тщетны все наши попытки скопом уклониться от предначертаний этого проекта, что стенки посудины, по дну которой мы бежим, не завершив, по сути, еще даже и первого своего круга, покрыты густым слоем божественных «корректировок»? Тут и непосредственного повседневного вмешательства Самого вроде как и не требуется уже, ибо диаметр круга неизменен, а «смазка» действует автоматически и безотказно. А сама вселенная, даже страшно помыслить, неужели и она – всего лишь та же невообразимых размеров миска, по дну которой бесконечно кружится все, что только находится в ней? Но если так, то эффект таракана всеобщ и с этим нужно смириться. А что еще можно сделать?