Борис Покровский, «Сотворение оперного спектакля»:
     — Если вы на сцене видите море, луну, облака, вы твердо знаете, что это не настоящие море, луна, облака. Вы понимаете, что все это сделано художником, режиссером, совместно с постановочной частью, осветителями, машинистами сцены. Но вы, как зритель, а значит, творец, человек, принимающий участие в художественном творчестве спектакля, верите, что это как бы настоящие явления природы.
    Если вы видите, что на сцене один человек убивает другого, вы знаете, что это тоже «понарошку», но верите, что это как бы по-настоящему. Отчего это? Да потому, что здесь вступает в свои права ваше воображение, вы испытываете определенные чувства, связанные с тем, что видите, под влиянием виденного: волнуетесь, сожалеете, любуетесь и т. д. Где же здесь правда, а где ложь?
    Представьте себе, что актер на сцене играет эпизод смерти, и мы ему верим, хоть и знаем, что он (актер) не умирает, что он (актер) только изображает того, который якобы умирает. Здесь вы верите в условность, она вас убеждает художественностью, а не достоверностью. Подобная сцена может быть сыграна по всем правилам… клиники, по всем натуралистическим, медицинским признакам, а вы этому не поверите. Тут есть некая игра «верю — не верю». Есть правда жизненная (человек действительно умирает), и есть правда художественная (актер, играющий умирающего человека). При этом внешняя похожесть не всегда здесь идет на пользу.
    Вот случай из моих ранних режиссерских опытов. Я ставил сцену смерти одного бойца, раненного в битве под Москвой. Артист был молод и талантлив, и мы с ним сделали сцену очень правдивую, подробно изучив, как умирает человек от раны в грудную клетку. Показали многоопытному, с дивным чувством сцены дирижеру С. А. Самосуду. Он сказал примерно следующее: «Эта смерть такая, как бывает в жизни, но тут мало эстетики, это не вызывает художественных эмоций. В опере надо умирать с улыбкой, красиво, тем более что артист — тенор».
    И в этой полушутке надо понять основную мысль: мы подменили правдой жизни правду художественную, эстетическую, условную. Конечно, получить удовольствие, видя, как достоверно умирает человек, трудно, невозможно. Пусть он умирает с улыбкой. И когда мы это попробовали сделать, то увидели, как прав С. А. Самосуд. Боец на сцене умирал с улыбкой, а в зрительном зале были слезы. Слезы эти тоже не те, которые возникают в жизни от горя, сожаления, а слезы, замешанные на эстетическом удовлетворении, я бы сказал — наслаждения от силы искусства, переводящего жизненный факт в образ.
    Значит, есть правда жизненная и есть правда художественная. «Так в жизни не бывает», — приходится слышать от людей, лишенных художественного воображения и ищущих в искусстве натуралистический слепок с жизни.